Аркадий Арш
Я люблю тебя, Магадан!
Когда, благодаря неутомимой в поиске бывших выпускников Магаданской школы Ирине Гребенниковой, мне удалось разыскать и своих бывших одноклассников и обмениваться с ними воспоминаниями, они предложили мне об этом написать. Я долго отказывался, считая, что это интересно только для узкого круга бывших друзей. Но они сказали: «Для них и пиши». И я решился.
Овеян ветрами студеного моря,
Взметнув свои крыши в небес высоту,
Ты, как молодой пограничник в дозоре,
Стоишь на далеком и славном посту.
(Из книги - очерка Д. Цвика «Магадан»)
Летом 1950 года, работая после 9 класса во второй смене пионерлагеря «Северный Артек» помощником по культурно-массовой работе и имея права профессионального киномеханика, я ехал в город за очередным фильмом. Меня в транспорте немного укачивало, поэтому я предпочитал ездить в кузове грузовика. Дело было уже к вечеру. Я сидел, прижавшись спиной к кабине, и километров 20 прошло незаметно. Трасса делала поворот, меня качнуло, и я встал, опершись руками о кабину, подставляя лицо встречному ветру. Мы проехали совхоз Дукча, дорога сделала резкий поворот влево, и мне с высоты сопки вдруг открылся весь город! Зрелище было невероятное! Стояла прекрасная погода, видимость была отличная, чуть-чуть начинало темнеть и в сумерках кое-где зажглись огни. Город был виден весь – от края и до края. Заходящее солнце вычертило контуры сопок с запада и косыми лучами осветило восточный берег бухты от Марчекана до Каменного Венца. Я увидел всю бухту Нагаева, сопки, обрамлявшие город, родную школу, здание театра, свой дом, новые дома вниз по Колымскому шоссе, а также по только формировавшейся тогда улице Пушкина и даже дома, которые возводились на вершине сопки вдоль новой Портовой улицы. Меня вдруг охватил такой восторг! От переполнивших меня чувств я раскинул руки и закричал «Я люблю тебя, Магадан!» «Ты чего кричишь?» - шофер выглянул из окна кабины. « Все хорошо!»
Вот это чувство восторга, которое я испытал тогда, у меня осталось в каждой моей клеточке на всю жизнь.
Я любил этот город. Я рос, и вместе со мной рос и мой город. Когда мы приехали, в городе, кроме зданий Главка (Главного Управления «Северовостокзолото»), школы и театра, каменных жилых домов было, наверное, 5 или 6. А город строился неимоверно быстро. Мне кажется, что и сейчас строительство в стране таких темпов не знает.
Вот передо мной фотография. Города еще нет. На месте будущего парка – пустырь. Главк еще размещался в небольшом деревянном здании на Пролетарской улице (где потом был ГК ВЛКСМ), но уже виден Дворец – школа и три жилых дома. Дома культуры еще нет. А это 1936 год. Всего через три года будет стоять и Дом Культуры, куда из Дома профсоюзов переедет театр, и еще один большой жилой дом, оформится улица Сталина, будет разбит Парк с парашютной вышкой, затем - рядом стадион, который зимой превращался в каток – любимое место отдыха всех школьников. … А с 46-го года дома начнут расти, как грибы.
Я любил этот город. Я любил его в любое время года. Зимой пурга и ветер сбивали, бывало, с ног, но вечерами мы все равно ходили гулять компанией по ул. Сталина. Когда позволяла погода, вечерами – обязательно – каток. Шумная раздевалка, на катке звучит музыка. Под музыку можно было взять девочку за руку и кататься парой. А то соединялись большой компанией в ряд «паровозом», разгонялись один круг, затем передний резко с разворотом тормозил и все с хохотом дружно летели с сугроб.
Одно время тренером по гимнастике у нас был небольшого роста худощавый человек. Говорили, что он - бывший заключенный. В то время в Магадане было много таких. Они освобождались, приезжали в Магадан, кто ожидал навигации, кто устраивался на работу, особенно те, кто не имел права покидать Колыму. Наш тренер однажды появился на катке в непривычной для нас форме – обтянутом трико, на фигурных коньках, и начал такое показывать катание, что весть каток встал вокруг него кругом! Оказалось, что он был до войны чуть ли не чемпионом по фигурному катанию. На правах знакомого я взял у него несколько уроков; конечно, на моих гагах сделать что-либо было трудно, но все-таки кое- что у меня получалось, и я помню, что где-то зимой 9 класса я танцевал на коньках вальс с девочкой из параллельного класса Таней Акуловой и еще с кем-то, не помню.
Я любил этот город. Летом он продувался ветрами между двумя бухтами – Нагаева и Веселой, иногда вдруг пролетал туман, да такой, что во время футбольного матча были видны только головы игроков, зато рядом в сопках было тихо, грело солнце, и можно было загореть настоящим «материковским» загаром. У меня кожа хорошо воспринимает солнечные лучи, и однажды перед началом учебного года мы собрались в парке у волейбольной площадки, разделись, и ребята с изумлением спросили меня: «Ты что?! Летом был на материке?».
Я любил эти бухты. Бухту Нагаева я пешком обошел с обеих сторон. Во время шторма волны били о скалистый берег и вздымались на несколько метров, а бывало гладким, как отполированное. Было интересно наблюдать, как вдруг на воде возникали круги и всплывали нерпы. Мы разводили на берегу костер, после прилива разбегались и бросались в море. Несколько взмахов – и обратно, греться у костра. А во время отлива, особенно в мелководной бухте Веселой, можно было по камушкам уйти далеко от берега, ловить мелких крабов, не успевших уплыть за водой рыбешек, а потом бегом бежать от приливной воды к берегу, не всегда успевая и вылезая на берег уже с промокшими ногами. За парком недалеко был так называемый тогда сангородок - городская больница. Я любил уходить за него в одиночку на сопку, смотрел на бухту и очень отчетливо себе представлял, что вот я стою на краю земли, а там.… Как в песне поется: «Здесь начало земли, здесь России начало». Даже воздух имел здесь какой-то особенный, совершенно необычный запах. Я его вдыхал полной грудью «и не мог надышаться»! Ну, я всегда был немножко фантазер и, как сын артистов, несколько по характеру романтичен. Впрочем, может быть, такими в этом возрасте были многие.
Нерпа
Марчекан
Бухта Веселая. Отлив.
НАЧАЛО
Появился я в Магадане 11 января 1946 года пароходом «Феликс Дзержинский». Это был исторический рейс, как тогда писалось в газете с фотографией полностью обледеневшего парохода. Мы вышли из Находки сразу после празднования Нового Года. В Японском море был жуткий шторм, волны перекатывались через верхнюю палубу. В проливе Лаперуза было уже спокойней и мама меня вывела на палубу подышать, но стоило мне оглянуться назад и увидеть, как горизонт качается вправо-влево чуть не под 45 градусов, как у меня закружилась голова и пришлось срочно меня отводить обратно, чтобы снова принять горизонтальное положение: я тяжело переносил качку. Где-то сутки мы дрейфовали. Что-то во время шторма получило неисправность и требовался ремонт. В Охотском море, хоть и меньше, но снова качало. Иногда раздавался гудок, и опытные пассажиры негромко комментировали: «Еще одного похоронили» - в трюмах везли очередную партию заключенных. Вдруг качка заметно уменьшилась, кто-то крикнул «Льды! Тюлени!» Бросились к иллюминаторам – действительно «Феликс» уперся в ледяное поле. Капитан повернул вправо в сторону Камчатки, стараясь обойти ледяное поле, но через сутки оказалось, что это невозможно, и, используя полуледокольные качества корабля, развернулся и пошел прямо через льды в сторону Магадана. Прибыли мы с мамой и сестренкой Галей в Магадан по договору с Дальстроем, но не просто на работу, а к наконец нашедшему нас папе. Для меня началась полного счастья жизнь.
А что я видел до этого? Я, как я себя иногда в шутку называю, деревенский на тот момент мальчишка, оказался в городе, в малюсенькой, но настоящей квартире, с водой, ванной и отоплением, в большой красивой школе…
ПРЕАМБУЛА
Родители
Чтобы все понять, надо вернуться к началу 20-х годов.
Тогда в Екатеринославле (нынешний Днепропетровск) в мощный водоворот событий втянулся 15-летний, самый младший в многодетной семье, мальчишка, который, как и его старшие братья, хотел стать артистом, но революционные события, гражданская война перемешали все. Бабушка рассказывала: «Смотрю однажды и вижу – идет строем отряд красноармейцев, а сзади всех самый маленький и с огромной винтовкой, в гражданской форме, ужас! – мой Миша!». Три друга – Миша Арш, Михаил Светлов и Володя Андрианов – были одними из первых комсомольцев в Екатеринославле. Так втроем в начале 20-х годов они уехали в Москву.
Михаил Светлов стал одним из великих поэтов Советского Союза, Владимир Павлович, мечтая с детства стать артистом, окончил в 1931 г. ГИТИС и в 35-ом году уехал на Камчатку, где организовал театр рабочей молодежи (ТРАМ), создал из него профессиональный театр и проработал на его сцене 50 лет (!), став народным артистом СССР.
А мой будущий папа Михаил Арш стал одним из основателей и активным участником движения «Синяя блуза», в одной бригаде с Б. Тениным, Беньяминовым и другими позднее известными артистами выступал на различных сценических площадках и был даже на гастролях в Германии. Будучи хорошим организатором, он становится первым (по времени) секретарем комсомольской ячейки артистов Москвы, затем включился в организацию первого ТРАМа в Москве. А еще, рассказывали ветераны, он вместе с художником Решетниковым (тот, который «Опять двойка») и будущим драматургом Исидором Штоком «придумали» ЦДРИ (Центральный Дом работников искусств). Конечно, его знали в ЦК ВЛКСМ, и Косырев, первый секретарь ЦК, направляет его на Магнитострой внедрять в эту многотысячную массу, где было много даже безграмотных и для них организовывались Ликбезы, культуру. Там из самодеятельности создал бригаду «Синей блузы», и они выступали прямо в бараках и на строительных площадках, поддерживая передовиков и, главное, высмеивая бракоделов, лодырей, пьяниц и т.п. (Так об этом рассказывается в книге Сергея Иванова «Яркий, как солнце», где 8-ая глава практически целиком отдана делам Михаила Арш ). Потом решили на основе этой бригады создать ТРАМ, превратив его позднее в профессиональный театр. Папа был его организатором и директором. Было ему в то время 23-25 лет.
А мама с юных лет была в армии, там служил ее старший брат. Еще молодым он был одним из первых командиров погранслужбы. Мама в 15 лет была зав. клубом этой армии, у нее был хороший голос, и где-то году в 23-ем штаб армии направил ее учиться в Москву в Гнесинское училище. Затем она поступила в ГИТИС (в те годы – ЦЕТЕТИС) на режиссерское отделение.
Училась успешно, могла остаться в Москве, но, услышав, что на Магнитке организовывается ТРАМ и там нужен режиссер, без раздумий выбрала направление туда. «Даешь Магнитострой!». Там они и встретились. Там 14 января 1933 года в одном из бараков прямо во время репетиции в театре родился и я. Уже потом это стало городом Магнитогорск, и мы жили в отдельной 3-х комнатной квартире. Уже здесь родилась и моя сестра Галя. Круг друзей у родителей был огромен. Мне было три года, но я хорошо помню квартиру и шумное посещение друзей. На кухне лепили пельмени, а меня ставили на стульчик и я «помогал». Главными друзьями по воспоминаниям родителей и их друзей были поэт Виктор Гусев и журналист – драматург Исидор Шток. Я, когда делился своими воспоминаниями со своим внуком, уже взрослым, отцом семейства, оказалось, что он и его сверстники не знают, кто такие Михаил Светлов, Виктор Гусев. Мне удивительно - в наше время их не знать было невозможно. Тот же Гусев – это «Полюшко-поле», «Свинарка и пастух», «Весна в Москве», «В 6 часов вечера после войны», знаменитые песни «В бой за Родину, в бой за Сталина», «Жили два друга в нашем полку…» Когда они подружились, не знаю. Может быть, Гусев пересекался с ними в Москве, потому что он (Гусев) тесно сотрудничал с «Синей блузой», Театром Революции, с которым был связан и Магнитогорский театр, в то же время Гусев был связан с ГИТИСом, где мама училась. Во всяком случае, они дружили, и моя сестра Галя видела то ли стихи, то ли письмо, где Гусев обращается к нашей маме «Наша Зоинька-Заинька». Когда родители работали в Магнитке, им не было еще и 30-ти лет. Я вспоминаю себя в этом возрасте и с удивлением и восхищением склоняю свою давно седую голову перед ними и всеми теми, кто в совсем юном возрасте с таким энтузиазмом строил новую Россию.
Все в жизни складывалось замечательно, но в 1937 году мы не избежали участи, которая постигла многих. Мы остались без отца, без квартиры, мама без работы. Начались скитания. В 39 году, наконец, маму приняли на работу режиссером в Рязанский областной театр, который, в основном, гастролировал по области, а мы жили с бабушкой в небольшой комнате с коридором в одном частном доме. Началась война, все ушли на фронт, театр расформировали, маму назначили директором Дома культуры железнодорожников. Я пошел в 1 класс, но вскоре здание забрали под госпиталь, нас перевели в другое, маленькое, здание, где в одном помещении занималось сразу два разных класса. Было как-то неуютно. Я однажды прогулял, мне понравилось, и я перестал фактически посещать школу. Когда разбомбили нашу улицу, мама перевезла нас в библиотеку – отдельно стоящую хатку с радиоузлом, рядом был вход в парк железнодорожников, на стадионе которого разместилась зенитная батарея, постоянно стрелявшая по немецким самолетам. Бомбили нас нещадно, приходилось почти целый день проводить в бомбоубежище. Нас обещали эвакуировать («Зоя Константиновна, вы не волнуйтесь – мы вас хоть на бронепоезде, но вывезем»). В конце концов, нас вместе с оборудованием погрузили в товарный вагон, целую ночь возили взад-вперед, а утром мы открыли двери и увидели, что стоят наши два вагона на товарной станции, вокруг много путей и все заняты вагонами, из которых очень много цистерн. Мама сказала «Если хотим остаться жить, бежим». Нам разрешили занять подвал под клубом, но сам клуб как таковой прекратил свое существование. Из зала вынесли все стулья, это был, как говорили, агитпункт – солдаты там пережидали формирования и им без конца крутили кинофильмы и боевые киносборники. Я школу прогуливал и целыми днями сидел в темном зале. А маму приняли на работу в Облоно каким-то методистом-инспектором, и она должна была постоянно разъезжать по области. После того, как неожиданно умерла бабушка, мама вынуждена была отдать нас в детдом в одном селе рядом с Рязанью. Это были самые страшные, голодные и холодные, полные унижения со стороны деревенских детей дни нашей жизни – вспоминать не хочется. Я и там школу прогуливал, где-нибудь прятался и ждал конца уроков. К весне мама нашла работу избачом в селе Добрый Сот и перевезла нас туда.
Наш папа в то время «работал» на одном из приисков Колымы. В 1942 году его освободили, оставили в Магадане как в ссылке и разрешили найти нас. Как он нашел, не знаю, но нашел. Я помню, как однажды по телефону в правление из почтового отделения в другом селе продиктовали телеграмму «Ливитьюи из Мачадана», мама догадалась, что это «Левитской из Магадана». Я по картам и Энциклопедии выискал, что это и где это, и начались три долгих года ожиданий долгожданной встречи. Сразу после войны маме прислали вызов из театра, она заключила договор с Дальстроем, и вот 11 января 1946 года мы – в Магадане. Папа был администратором, потом зам. директора театра, много занимался филармонической деятельностью, все основные гастроли и из Магадана, и на Колыму – его работа. Ну, и бессменный диктор радио. Мы, когда плыли на пароходе, один пассажир маму спросили: «Вы к кому едете?» Она говорит: «К мужу, его зовут Михаил Арш». «О! Михаил Арш! Это наш Колымский Левитан». У него, правда, был красивый голос. Мама сезон поработала режиссером в театре, потом директором Дома культуры МВД, а в основном работала в Доме пионеров художественным руководителем, а затем директором. После ухода на пенсию и переезда в Москву оба активно работали (на общественных началах) в ЦДРИ – папа руководителем творческого объединения ветеранов сцены, мама режиссером.
Просматривая то, что у меня сохранилось в «архивах», я нашел газету «Магнитогорский рабочий» за 20.07.1966 г. В эти дни праздновалось «40-летие первой палатки». Магнитогорские комсомольцы через ЦК комсомола разыскали первых строителей и пригласили в город на праздник. В их числе были и мои родители. Они рассказывали, что были на таком душевном подъеме, что ни разу даже не вспомнили о своих недугах (а у папы уже был инфаркт). Это были три незабываемых дня, которые начались еще в самолете, когда стюардесса вдруг объявила по громкоговорящей связи: «Товарищи пассажиры! В нашем самолете находятся первые строители Магнитки и основатели театра Зоя Левитская и Михаил Арш».
В газете большая статья про моих родителей. Вот краткие отрывки:
«В те незабываемые годы, когда по всей стране впервые разнесся пламенный призыв: «Даешь Магнитострой!», Зоя Левитская оканчивала Московский институт театрального искусства, знаменитый ГИТИС. Выпускницу спросили, где хотите работать? И она ответила: - Хочу на Магнитострой! Этот порыв никого не удивил. В Магнитогорске нет театра? Организуешь! ...
В Магнитке Зоя Левитская встретилась с другими собратьями по искусству, которых привело на стройку то же желание, пыл энтузиастов. Одним из них был Михаил Арш, организатор и руководитель Московского театра рабочей молодежи – ТРАМа, как тогда называли эти коллективы,… в Магнитке М. Арш стал директором ДИТРа, где сосредоточилась вся культурная жизнь, а позднее и первым директором драматического театра им. Пушкина…. Перед отъездом в Москву они побывали у нас в редакции. Их воспоминания помогают восстановить еще одну яркую страницу истории нашего города…»
Далее родители рассказывают о том, как в Магнитку приезжали «звезды» первой величины и выступали в неказистом здании Сосновского клуба, там же выступал и первый (для Магнитки) театральный коллектив из Харькова. Театр этот проработал целый сезон, а после окончания гастролей группа артистов-комсомольцев осталась. Родители же отобрали «из числа строителей наиболее способных парней и девчат». Так организовался свой ТРАМ, который уже в 1932 году после постройки Дома инженерно-технических работников (ДИТР) обрел пристанище и сцену. В 1936 году было построено здание театра, и ТРАМ полностью влился в профессиональный коллектив.
Добрый Сот
Добрый Сот – небольшое село, в одну улицу вдоль речки Проня. Село маленькое, но его можно найти на любой карте России. Т.е., конечно, не само село, а место его расположения. Это где-то в 12-15 км от впадения Прони в Оку. Через Проню – 2 моста, один железнодорожный, по второму мосту шло шоссе на Куйбышев, как мы теперь знаем, обе трассы стратегического назначения. Вот между этими мостами расположилось процентов 70 села, а мы жили почти около железнодорожного. Нам выделили напротив клуба целый (чуть-чуть недостроенный, а может быть, разоренный) дом, и за домом 15 соток, как у всех, участок. Мы завели козу, посадили картошку и просо (тоже, как все). В селе не было электричества, радио, телефон был только в сельсовете. Мама рано утром принимала по телефону сводку Информбюро и рассказывала ее на планерке, выпускала стенгазету, боевые листки, в этом глухом селе создала драм. коллектив и ставила даже Островского, ну и разные военные скетчи (мне доверяли создавать за сценой звуковые эффекты), а народный хор выступал на смотрах. Я с огромным уважением и гордостью (нет, это не те слова, я не знаю, как это выразить) вспоминаю о ней, ведь ей было немногим более 30 лет.
В селе я, наконец, пошел в школу (не прогуливая), засчитали мне 2 класс, а уж в 3 и 4-ом я не пропустил без уважительной причины ни одного урока. Надо сказать, что учился я с удовольствием и, в общем, хорошо. Были трудности с учебниками, не было тетрадей, в клубе мы нашли рулон серой бумаги типа оберточной, я вырезал листы, карандашом разлинеивал и сшивал в тетрадь. Трудно было зимой – уроки надо делать, а источником света служила только коптилка, т.е. керосиновая горелка типа лампады, без стекла. Летом, точнее, с ранней весны до поздней осени, все мальчишки – на реке. Я на второе лето научился плавать и к осени уже мог переплыть реку туда и обратно. Но во время сенокоса приходилось и работать. Одно время я был прикреплен к перевозчику (это в 10 лет) – на лодке надо было перевозить колхозников на другой берег, к месту сенокоса, но в основном мы перетаскивали копны к месту скирдования: садились верхом на лошадь, длинной веревкой копну цепляли к лошади, и мы ее волоком тащили к месту назначения. Я первое время ну никак не мог залезть на лошадь, меня взрослые подсаживали и я уж, не слезая, таскал эти копны до конца смены, натирая себе до боли соответствующее место (ездили же без седел, а прямо, как говорили, охлупкой). На второй день у меня развязалась веревка, всех позвали на обед, а я – не могу же оставить копну! (мама всегда учила ответственности за дело, которое делаешь, никогда не обманывать и всегда выполнять, если пообещал) – спустился с лошади, привязал веревку и очень долго не мог взобраться на ее спину. Даже до слез дело дошло! Наконец, подтащил ее к высокой копне и кое-как взобрался. Когда подъехал к стану, все уже поели, а пацаны повели лошадей к речке на водопой и купание.
Я, как сидел на лошади, так на ней и поехал к реке. Берег был крутоват, лошадь нагнулась, и я кубарем под общий смех свалился через ее голову, хорошо, что в воду. Хорошо запомнилось, как осенью около дома с телеги сгрузили около полмешка муки, и объяснили: «Это на твои трудодни» - моей гордости не было предела!
Вечерами, когда уже невозможно было читать и в клубе не было мероприятий, мама нам рассказывала всякие истории из своей учебы, запомнились упоминания - Левушка Оборин, Маринка Ладынина, Ванюша Любезнов…, пела нам украинские песни и по памяти оперу «Снегурочка». Галя рассказывала (я забыл), как мы лежали на печке, и мама меня учила нотной грамоте. Мы с Галей с малолетства участвовали в самодеятельности. Я помню, как еще до войны после просмотра в театре спектакля «Финист – ясный сокол» мы повторили это представление в детском садике. У меня была отличная память, короткие стихи я запоминал с первого раза, так я в этом представлении играл сразу три роли, помню, как меня быстро переодевали то в халат, то еще во что-то. А еще я запомнил песенку Тома Кенти из пьесы «Принц и нищий», которую артисты маминого театра разбирали у нас дома, так я спел и ее. В деревне я читал стихи. Коронный номер был - «Сын артиллериста», я его читал и в школе на самодельных подмостках из снятых ворот, уложенных на партах, и в клубе. Когда выходил на сцену, колхозники просили: «Давай про Леньку!». И я начинал: «Был у майора Деева товарищ – майор Петров. Дружили еще с гражданской, еще с 20-х годов. Вместе рубали белых шашками на скаку, вместе потом служили в артиллерийском полку. А у майора Петрова был Ленька, любимый сын. Без матери, при казарме рос мальчишка один» и т.д. А Галя без всяких репетиций плясала, для нее главное, чтобы играла музыка – в клубе был баянист, инвалид, без ноги, а так все мужчины воевали. После 43-го года стали приходить раненные и контуженные. Один из них – Иван, по прозвищу Марала – был общим кумиром, невероятной смелости мужик и самый известный на всю округу до войны кулачный боец. Он был наш друг, помогал маме поддерживать порядок во время вечеров с танцами. Его жена Соня была в клубе библиотекарем и летом воспитателем-няней в детском саду, который мама организовывала при клубе. Конечно, по дому было много работы: принести воду из колодца, полоть и окучивать картошку, а 10 соток – это даже для взрослого немало, а еще 5 соток проса, да козу покормить, да натаскать «коровьих лепешек» для топки печи, да мало еще чего. Жили трудно, но не унывали – мама не давала. Всегда говорила: «Вот встретимся с папой и все будет хорошо». И еще говорила, что папа ни в чем не виноват, его арестовали по ошибке. А он и вправду ни в чем не был виноват, арестовали заодно с членами бюро ГК ВЛКСМ, которые тоже ни в чем не были виноваты – видимо вслед за Косыревым «чистили» комсомольский актив. Перед отъездом из Магадана мне показали документ, где говорилось, что с папы судимость снята «за отсутствием состава преступления», ему в 51-ом году разрешили выехать в отпуск на материк. Правда, все равно запретили останавливаться в Москве, даже в Днепропетровске, где еще жива была его мать, и он должен был регистрироваться в пригороде. В 2002 году я получил из Челябинского обл. суда официальный документ, что мой отец реабилитирован, а его семья признана пострадавшей от необоснованных политических репрессий.
Ну, а пока в октябре 1945 года мы, продав картошку, собрали кое-какие манатки и через Москву отправились на Восток, 6-го декабря прибыли после 40-градусных морозов в Иркутске в «плюсовой» Владивосток и почти месяц жили в Дальстроевской гостинице на Суйфунской. Уже думали, что придется ждать до весны, как вдруг утром после встречи Нового года объявили, что в Находке ждет пароход, на борт которого ранним утром следующего дня мы поднялись и началось наше трудное, но с ожиданием счастья, морское путешествие.
И ВОТ ОН - МАГАДАН
И вот он – Магадан. Было очень холодно. Корабль стоял у входа в бухту Нагаева, но бухта промерзла так, что дальше он идти не мог. На наше счастье в Нагаево зимовал ледокол «Красин», который пробил нам колею и мы пришвартовались у причала. Несмотря на то, что мы не виделись с моих 4-х лет, я папу узнал сразу. Помню, как я перевешивался через борт, бил себя в грудь и кричал: «Папа, папа! Я вот он! Я тебя узнал!»… Через 2 дня кончались зимние каникулы, и 14 января в день своего рождения я пошел в «настоящую» школу в 5-В класс. Я сразу принял фамилию Арш, хотя почти 13 лет был Аркаша Левитский.
В 5 классе мне было не очень легко: я, ведь, начал учиться только со 2 полугодия, т.к. в деревне старшеклассники, а это 5-7 классы, до октября работали на уборке картошки, а потом мы уехали. Но – догнал. 3-ю четверть закончил хорошо, годовые экзамены (а мы сдавали экзамены каждый год чуть не по всем предметам) я сдал почти все на пятерки. По физкультуре благодаря этому мне поставили 3, хотя в 3-ей четверти у меня была твердая двойка – по сравнению с другими ребятами я оказался, пожалуй, самым слабеньким. Спорт – это был мой «пунктик» всю жизнь. Я занимался постоянно, не пропускал ни одного урока по физкультуре, ходил упорно на гимнастику, пропустил только в 7 классе, т.к. после 6-го в лагере сломал руку. Кстати, из-за этого и прекратил заниматься на фортепьяно и пересел на мандолину. Со сломанной рукой ходил домой к актеру и режиссеру театра Горшечникову, который хорошо играл и на аккордеоне, и на гитаре, и на мандолине. Он меня и заразил. Я потом играл не только в оркестре у Бориса Мерсова, но выступал и соло. В 8 классе физически я уже чувствовал себя «на уровне», к тому же я был знаком со знаменитым спортсменом Михаилом Михайловым и он мне посоветовал заниматься с гантелями, да еще и подарил две тяжелые гантели с разным, правда, весом. После 9 класса я выполнил уже все нормативы и с гордостью для себя носил значок ГТО 2 степени. И что я обнаружил впоследствии? Наши магаданские ребята были гораздо сильнее физически своих ровесников на материке. Вот – мой друг и сосед по парте 8-10 классов Вовка Бланков. Как спортсмен и, тем более, как лыжник, в Магадане не блистал, а в первую же зиму в Москве стал чемпионом по лыжным гонкам среди техникумов (он учился в Политехникуме). В Киеве ко мне на пляже подходили ребята и, глядя на мое тело, спрашивали, у кого я тренируюсь. В институте я, как спортсмен, был освобожден от обязательного посещения занятий по физкультуре и соответствующего зачета. Здесь надо пояснить, что я увлекся в институте тяжелой атлетикой. Особо, правда, тоже не блистал, хотя весной 1953 года на межвузовских соревнованиях в Киеве занял второе место. И я всегда любил мужскую дружбу, а это был коллектив сугубо мужской, все – здоровые и крепкие ребята, и мне было радостно чувствовать себя среди них таким же, как и они.
1953 г. Команда штангистов Киевского института киноинженеров со своим тренером.
В школе моим кумиром в спорте был одноклассник Володя Павловский, очень разносторонний спортсмен. После 9 класса он, Юра Прошунин, Виталик Панасенко, Борис Давыдов, Юлик Бескорсый, несколько человек из тогда уже 9 класса играли во взрослых командах в футбол и хоккей, получили вторые и третьи разряды. Многие хорошо ходили на лыжах, особенно Юра Попов, который принимал участие в гонках вместе со взрослыми. Я всегда ходил «болеть» и знал всех известных спортсменов. Когда мне впервые попала в руки книга Леонида Титова «Записки магаданского мальчика», то, несмотря на то, что он жил в одной квартире с моим лучшим другом Димой Кондриковым, я его не сразу вспомнил, а вот маму его, великую магаданскую спортсменку Анну Дмитриевну Розанову, узнал сразу. Помню и фотокорреспондента Виктора Пупышева, и Семена Данилова, выпускника 45-го года (с которым встречался по пионерской и комсомольской работе), особенно когда они участвовали в гонках на лыжах вдоль Магаданки в паре с всадником на коне. А с легкоатлетом Михаилом Михайловым втроем с Юрой Поповым, который тоже жил в нашем доме, мы через наш подъезд однажды вылезли на крышу и там загорали. Я сделал стойку на руках, а Юра и Михайлов к моему потрясению стояли на руках прямо на парапете крыши.
Стойка. 1954 г. Киев
1950 г. 9 класс
Я всегда мечтал иметь спортивный разряд и, забегая вперед по моей жизни, я этого все-таки добился: когда мне уже было чуть больше 40 лет, я нашел «свой» спорт, стал в конце концов кандидатом в мастера спорта СССР по пулевой стрельбе из пистолета По возрасту меня не включали в состав сборной Ставропольского края на чемпионаты России, но зато я ездил как судья и стал судьей республиканкой категории, был председателем городской федерации стрелкового спорта. Дорогой читатель! Это не хвастовство. Это мое жизненное достижение когда-то очень слабого мальчика, это – моя гордость. В большом спорте я провел почти 10 лет, и это - одно из самых моих дорогих воспоминаний.
Но вернемся в Магадан. Летом после 5 класса я впервые в жизни поехал в пионерский лагерь на 13 км трассы. Это были не дни, а какое-то наслаждение! Я просто упивался каждым днем! Какая это была радость утром вставать под неизменную увертюру к «Детям капитана Гранта», всем вместе делать зарядку, потом – построение, линейка, рапорты и марш вокруг площадки. Мы с Галей потом дома еще долго «играли» в пионерский лагерь. Но больше всего мне нравилось ходить в походы по окрестным сопкам. Почва была то твердой, то болотистой, попадались ручьи, а под ногами – шикша, морошка! И вдруг – кусты голубики! А если еще находился куст жимолости – это была вершина удовольствия! У меня был компас и блокнот, и я все время рисовал карты окрестностей, давая разные названия сопкам и ручьям. Воспитательница, водившая нас в походы, заметив мой интерес, доверила мне носить в футляре через плечо барометр и научила определять высоты сопок. Потом я стал старшим по палатке юннатов, нашел там книгу о том, как определять погоду по природным признакам и стал на стенде публиковать прогноз погоды, подписывая – «главный синоптик Аркадий Арш». Сейчас вспоминаю это с улыбкой. Ну, уж очень хотелось мне «выделиться», хотя родители меня всегда убеждали в обратном, чтобы, как сейчас говорят, не зазвездился. Пионервожатые все-таки решили мне помочь, и во время экскурсии на аэродром, который был рядом, на 13 километре, отвели меня к синоптикам и те рассказали, как они это делают, дали свой телефон и ежедневно я им сообщал сведения из метеобудки, а они мне - прогноз на завтра. На меня еще был дружеский шарж в стенгазете: стою, обрываю ромашку, и подпись «То ли дождик, то ли снег, то ли будет, то ли нет». Это был не единственный шарж на меня. В 7 или 8 классе в школьной стенгазете публиковали шуточный словарь. На букву «В» написали «Взъерошенный – прическа Аркаши Арш». А в лагере у меня было еще одно приключение. Уже в начале второй смены на сборе при распределении всяких ответственных старшая вожатая спрашивает: «У нас нет главного барабанщика. Кто хочет?» Никто руки не поднял, а я подумал «Главный?» и вызвался. Самое смешное, что я совсем не умел барабанить. Но вот характерная черта магаданцев – никто никогда на моей памяти над слабыми не смеялся, никто никогда никого не унижал, над недостатками не подтрунивал. Вот и тогда, все, кто умел барабанить, учили меня, и к середине смены я уже лихо отбивал марш и дробь при подъеме флага.
На следующий год лагерь уже был на 23 километре. Мы с моим другом Димой Кондриковым были уже комсомольцами, но все-таки всего-навсего 6 класс, поэтому поехали как пионеры. На следующий год я уже был помощником вожатого, а Дима уехал из Магадана.
Лето 1946 г. Папа с мамой навестили нас в пионерлагере на 16 км.
Про Диму Кондрикова и немного о себе.
С Димой мы подружились летом 1946 года в пионерлагере на 16 км. Вероятно, наши койки стояли рядом. (После 6 класса, в следующем году, мы точно были рядом. Я тогда сломал руку, и он отвел меня в медпалатку, откуда отвезли меня в городскую больницу. Это было уже на 23 км). В нашей огромной палатке была традиция после отбоя устраивать побоища подушками. Я и мой сосед (я все-таки думаю, что это был Дима) в этих боях не участвовали, и я начал ему рассказывать про книжку, которую я читал, наверное, еще в деревне, потому что в 5 классе читать мне было некогда. Это была «Человек-амфибия». Третий сосед услышал (книга-то интересная), крикнул: «Тихо! Аркашка интересное рассказывает». Парень, который всеми заправлял, скомандовал «Валяй! Только - сначала» И я близко к тексту и, как говорится, с выражением начал рассказ. Это длилось несколько дней – после отбоя все укладывались, звучала команда «Давай!» и я продолжал свое повествование.
В общем, перед началом учебного года мы с Димой были уже друзьями. Может быть, нас связывала любознательность (а Дима был таким), может быть и то, что оба мы были «хиляками», оба – маленькие, худенькие и самые слабые в классе.
В 6-х классах оказалось много учеников и учителя решили, что нужно создать еще один класс – 6Г, в который классные руководители стали отдавать тех, кто или их может быть не слушался, или очень шумных, или не очень успевающих… Но решили разбавить это отличниками и перевели туда Диму Кондрикова. Я очень возмутился, мне не хотелось учиться с ним в разных классах, дошел даже до директора (вызывали родителей, но я стоял на своем) и меня перевели тоже в 6Г. Так мы оказались не только в одном классе, но и за одной партой. Класс был изумительным, мы все были очень дружны и этим составом дошли до конца. Димка был не только отличником, но еще и таким выдумщиком! Он очень многое умел. Однажды он принес бутылки, наполнил их водой с разными уровнями, мы их подвесили под партой, и он каким-то молоточком наигрывал всякие мелодии, как на ксилофоне. Когда на урок пришел Ухатин Николай Романович (он преподавал ботанику и рисование), мы его встретили какофонией: Дима играл на своих бутылках, кто-то просто барабанил по парте, а несколько человек, в том числе и я, пели на расческах с бумажкой, как на губных гармошках. Николай Романович послушал, сказал «Джаз-банда!» и вышел. Урок все-таки состоялся, а после уроков пришла наша пионервожатая Наташа Тюленева из 9 класса, принесла горн, барабан и бубен и предложила создать шумовой оркестр. Леонид Титов в своей книге, описывая игры с Димой, восклицает «Дима, где ты? Не дай соврать!» Димы нет, но Я не дам соврать. Я тоже играл с этой пушкой, которая стреляла, мы с ним не делали взрывов с парафином, как с Леней, но мы растапливали парафин и делали какие-то игрушки, мы выращивали кристаллы и делали извержение вулкана из магниевой стружки. Сейчас вспомнилось, как мы с Димой после окончания 6 класса стояли около школы, подъехала машина, вышел Константин Николаевич Гученко (учитель физики) и спросил «Ребята, поможете разгрузить оборудование для кабинета?» Мы, конечно с охотой взялись за это дело, разгружали, переносили, помогали устанавливать. Это длилось дня три.
И Константин Николаевич нам все время что-то очень интересное рассказывал по физике. Уже во время учебного года мы считали кабинет по физике как бы своим, заходили в него, как свои, и Константин Николаевич принимал нас, как своих. Удивительный был человек! Бывший ученый, кандидат наук, был репрессирован, освобожден, работал в школе, а через год уехал на материк, говорили, что работает доцентом в одном из ВУЗов.
В Магадане мне посчастливилось познакомиться еще с одним очень интересным человеком. «Посидельцы» отца, которые после освобождения продолжали работать на трассе (так называлось все, что было расположено севернее Магадана и вдоль дорог Колымской трассы), иногда приезжали в город и обязательно заходили к нему на работу, к нам домой, часто ночевали. Один из них приезжал часто, выполняя какие-то серьезные поручения руководства прииска. Маленький, худенький, из воротника полувоенного френча торчала худенькая шея. Марк Абрамович Альтшуллер. Бывший первый заведующий (1929-1938) кафедрой «политической экономии и горной экономики» Ленинградского Горного института, на лекции которого сбегались студенты со всех факультетов, работал после освобождения маркшейдером на прииске. Он необыкновенно интересно рассказывал мне о физических законах и явлениях, показывал все это на очень простых жизненных примерах (типа про теплопроводность на ложке в стакане горячего чая), а еще привозил мне разные красивые камни. Я стал собирать их и сам в окрестностях Магадана, ходил в Краеведческий музей, изучал названия, различия и т.д. Хранил камни в огромной коробке в специальных ячейках. Там были и касситерит, и разного рода граниты, кристаллы разных кварцев. Когда кончал школу, я подарил эту коллекцию в Дом Пионеров. А у Альтшуллера я в 1958 году был дома в Ленинграде, ему тогда вернули все звания, он жил в шикарной квартире, работал в Горном институте. Встречал его и в Москве в одной из командировок у моих родителей дома. Очень живой, полненький, в дорогом костюме, в лаковых туфлях, от него исходила какая-то немыслимая энергия. Он был одним из идеологов экономической реформы, которая проводилась в стране в конце 60-х годов, и ездил по городам, пропагандируя её.
Ну, а я в 6 классе стал часто приходить к Диме домой, жили мы в одном доме – он в 4-ой квартире, а мы в 26-ой. Маму его – Инну Лазаревну Тартаковскую - я уже знал, т.к. она работала в театре, где работал и мой папа. Скорее всего, и она меня знала. Я любил бывать у отца в кабинете, не говоря уж обо всех представлениях, куда можно было пускать детей. То, что отец чудом нашел нас во время войны, и то, что мы приехали к нему с материка, было событием в театре, он нас с сестренкой всем показывал, знакомил (а мама в то время была режиссером театра) и все за него радовались. Инна Лазаревна была очень симпатичной, и мне казалось, совсем молодой женщиной. Меня встречала приветливо, всегда старалась угостить, а я вначале жутко стеснялся и отказывался, даже от кедровой шишки.
Мы с Димой все свободное время проводили вместе. С ним было очень интересно. Он хорошо вырезал фигурки из слоновой кости (где он брал материал, не знаю), некоторые дарил девчонкам из класса. А еще он умел переплетать, и мы смастерили много разного размера записных книжек. Я с 6 класса, стараясь преодолеть свои физические недостатки, стал заниматься спортом, ходил на гимнастику, бегал вдоль Магаданки по проложенной трассе на лыжах, постоянно ходил на каток. Я не помню в этих занятиях Диму. Но спортивному упорству его мог позавидовать любой. Однажды на уроке физкультуры на стадионе мы бегали 1 километр. Конечно, нас все обогнали больше, чем на полкруга, мы бежали последними. Нет. Последним бежал я, Дима – впереди. Я несколько раз хотел сойти с дистанции, но Дима упорно бежал, и я, подчиняясь его упорству, тоже. На последней стометровке (откуда взялись силы?) я смог даже его обогнать под дружные крики товарищей. Дима расстроился, я это видел. Он вообще всегда старался быть первым. Мы в школу ходили вместе. Это надо было всего-навсего перейти двор нашего дома и через узенькую калитку выйти на улицу Сталина к школе. Дима всегда стремился оттиснуть меня и войти в калитку первым. Я вначале иногда сопротивлялся, а потом демонстративно подбегал к калитке, открывал ее и говорил: «Прошу вас, сэр, вас ждут великие дела!» Но не это главное в воспоминаниях. Те чувства, которые я испытал, когда он практически своим примером заставил меня не сойти с дистанции, преодолеть себя, проявить волю и дойти до конца с победой (пусть даже над самим собой), я запомнил на всю жизнь и вспоминал не один раз, попадая в трудную ситуацию.
Когда нам исполнилось по 14 лет, мы с ним подали заявления в комсомол. По одной рекомендации нам дал друг их семьи Николай Николаевич Стулов. Я так тогда понял, что он любил Димину маму, потом они поженились, и он увез их на материк. Николай Николаевич тоже был интересным человеком, показывал фокусы, часто нас с Димой разыгрывал, я как-то легко поддавался на его выдумки и потом мы дружно хохотали, а розыгрыши эти я повторял на товарищах в школе. Комсомольские билеты мы с Димой еще и использовали с пользой: напротив нашего дома был огромный барак – кинотеатр. Фильмы тогда показывали очень интересные, часто из так называемых трофейных. Мы с Димой всегда ходили, и когда детей не пускали, то гордо вытаскивали комсомольские билеты, доказывая, что мы уже взрослые, и нам разрешали пройти. Конечно, мы выглядели тогда еще детьми. Я помню, как однажды мы с Димой прохаживались по коридору на перемене и вдруг нас останавливает Радик Богданов из 9 класса и строго говорит: «Вы почему нацепили комсомольские значки!?» Я тогда возмущался, как это? Он совсем недавно принимал нас как член комитета комсомола, потом на собрании в спортзале, и вдруг «Почему нацепили?». (Радик Богданов, необыкновенный лектор и первый боксер школы, после окончания МГИМО сыграл заметную роль в истории Советского Союза, о нем можно найти интересную информацию в Интернете).
Дима был (как бы это правильней сказать?) быстро остроумным. Вот пример: Однажды уже в пальто и шапке я стоял у них в дверях (мы куда-то собирались), Дима предложил что-то невыполнимое, я ему говорю «Ты что!?» и постучал кулаком по своей голове, затем по двери (она была с обивкой). Звук получился одинаковым. Дима моментально нашелся: «Что здесь материя на деревяшке (показал на дверь), то и здесь (на мою голову) материя на деревяшке!»
Диму я часто вспоминаю; собственно, помню всегда. Когда я принял участие в поиске одноклассников, я подключил, кого мог, найти Диму, но никто ничего не узнал. Когда я еще был студентом, у меня был адрес и телефон (наверное, от моего отца) в Ленинграде Диминой мамы. Бывая в Ленинграде на практике (месяц после 4 курса на заводе ЛенКинап, и преддипломную в ИРПА, т.е. Институте радиовещательного приема и акустики), и затем в командировке, я пытался ее найти, но дом где-то на Сенной я не нашел, по телефону никто не ответил – я до сих пор очень жалею, что не проявил настойчивости.
Однажды, много лет назад, мне в Энциклопедии (разгадывал кроссворд) попалась фамилия Ферсман – великий ученый, открывший Апатиты. У меня сразу возникла ассоциация с Димой Кондриковым – фамилию Ферсман я слышал в разговоре в их семье и понял тогда, что это был друг Диминого отца. Ну, говорить тогда об этом было не принято, тем более, что фотография Ферсмана в учебниках была замазана. Я начал в энциклопедиях искать фамилию Кондрикова и в конце концов нашел. Кондриков Василий Иванович был до 37-го года начальником Кольстроя. Все совпало – это был отец Димы. Уже позже (в общем-то, совсем недавно) я нашел, что Кондриков Василий Иванович в юности (он 1900 года рождения) был политруком Башкирской кавалерийской дивизии. После гражданской войны стал быстро продвигаться по партийно-хозяйственной линии (пишу кратко, знаю почти подробно), в Ленинграде был начальником связи, руководителем банка (Киров сказал о нем «Дайте Кондрикову рубль, отправьте в Америку, он через год вернется миллионером»).
Ну, я представляю – молодой, практически мальчишка (ему не было и 30 лет), амбициозный и очень предприимчивый, сильный хозяйственник, жесткий руководитель (наверное, тогда по-другому быть и нельзя было – впрочем, и сейчас), «банкир», значит, наверное, жил неплохо. Конечно, появились завистники, доносы… Киров, как мог его защищал, а когда почувствовал, что тучи стали сгущаться, отправил подальше (как говорится, переждать), на Хибины, где Ферсман только-только начал свои разведки, и где еще ничего практически не было. Но Кондриков был особенный, там его талант крупного руководителя развернулся во всю силу, он занимал все должности - начальника Кольстроя, «Североникеля», строил крупную электростанцию, возводил не только комбинаты, но и города – он родоначальник и города Кировска, и Мончегорска, строил комбинат в Кандалакше. Весь Кольский полуостров был фактически под его властью. Жил в специальном вагоне, который постоянно колесил по железнодорожным веткам, проводил планерки, раздавал указания. Причем, пишут, что когда подъезжал вагон, собирались к нему прорабы, руководители строек в грязной рабочей одежде, а он их встречал в белой рубашке и красивом костюме. В середине 30-х годов к нему из Ленинграда приехали жена Инна Лазаревна Тартаковская с сыном Дмитрием (! – совпало), сняв, как писали, вопросы о его семейном положении.
Но… Кирова уже не было, защитить Василия Ивановича было некому, в 1937 году его арестовали, перевезли в Ленинград, закрытым судом судили и в тот же день расстреляли. Как было написано, Инна Лазаревна 8 лет провела в лагерях, а сын Дима воспитывался у своей тети и пережил блокаду. Этого я не знаю, об этом мы никогда не говорили. Из того, что я читал, я понял, Инна Лазаревна была «выпущена» в 1945 году и ей разрешили жить в Магадане. Может быть, она в театре Маглага, которым руководил Варпаховский, была балериной, а все освобождающиеся артисты театра потом устраивались в наш театр (Это артисты оперетты Приходько, Незнамов, да тот же Козин, который появился после освобождения в театре, когда у нас на сцене шла репетиция «Снежка». «А что вы здесь делаете с детьми?», «Репетируем спектакль», «А зачем остановка?», «Не пришел пианист» - он должен был за сценой играть на пианино, когда Юля Семенова – Анжела Билл - имитировала это на сцене – «Ну, давайте я вам помогу»). Так Козин помог нам провести генеральную репетицию. А Дима, получается, тоже появился в Магадане в 45-ом. Я об этом ничего не знаю. Я читал, что несколько лет тому назад, то ли в Кировске, то ли в Мончегорске, Кондрикову открывали памятник. Писали, что, «к сожалению, ни жены, ни сына с нами уже нет» и что есть единственная внучка, т.е., как я понимаю, если все так, то это единственная дочь Димы, ей, вероятно, уже лет 40. Хорошо бы ее найти.
Лежат: Витя Матвеев (сидит), Поспелов Володя, Лева Вигман (уехал в Сусуман), Князев Андрей, Леня Титов, крайний справа я – Арш Аркадий, рядом со мной Дима Кондриков. Во втором ряду слева одноклассник Алик Корнилов, вверху в тюбетейке Володя Павловский (перед вожатым).
«Снежок» и, вообще, про самодеятельность.
«Снежок» - это эпохальное событие в жизни, наверное, всего Магадана. Представьте – городской театр, на его сцене большой спектакль с двумя антрактами, декорации, костюмы, грим – все это силами театра, но артисты – школьники, в основном 8 класса, несколько человек (а всего порядка 20-ти) более младших и из 10 класса. Зал всегда переполнен, исполнителей без грима узнавали на улице. Я сам слышал, как за моей спиной однажды младшеклассники говорили: «Видал? Снежок прошел!»
Но для начала, все-таки вернусь года на три назад.
Меня всегда тянуло на сцену. Вскоре после моего начала учебы в 5 классе, учительница сказала: «Ребята, скоро концерт художественной самодеятельности. Кто бы хотел выступить?» Ну, кто первым поднял руку?.. «А что ты умеешь делать?» «Умею играть на балалайке, на пианино, читать стихи». Ну, стихи читать, наверное, умели многие, балалайки, на счастье, не нашли, а на пианино – пожалуйста. В деревне я на балалайке, сидя на завалинке, играл частушки и какую-то плясовую – первый парень на селе! Кепку одевал набекрень, а с другой стороны высовывал чуб. Мои одноклассники, можете меня представить? (я улыбаюсь) На пианино в клубе я по самоучителю выучил ноты и сумел подобрать некоторые народные песни. Когда я играл, я видел в дверях очень красивую девочку Иру Шутову (она выпускалась в том же, 46-ом, году, была дочерью артистов театра Перлина и Шутовой, и мы были знакомы с первых моих дней в Магадане). Она потом сказала родителям: «Мне было стыдно за Аркашку». А мне неловко до сих пор. Ну, что делать? Гены.
Хочу подчеркнуть: в Магадане дети были, все-таки, на первом месте. Вот и школу построили раньше, чем Дом культуры и основную массу жилых домов. Как бы ни было трудно с продуктами, в школе детей кормили, во всяком случае завтрак и обед, чем я пользовался все годы учебы, были даже очень приличными. На большой перемене работал буфет и можно было получить бутерброд – белый батон с балыком. В этот буфет была всегда такая давка! Не все могли им воспользоваться. Но – интересная деталь: стоило кому-то сказать владельцу заветного бутерброда «Дай сорок!», как тут же получал кусочек. Я в этом плане был стеснительным, после того, что мне пришлось пережить в детском доме, я как-то внутренне никогда ни у кого не просил ничего из еды. Обязательным было применение рыбьего жира (чтобы не было цинги), и помню, в школе поили темной горькой жидкостью – настойкой стланика.
Очень характерным примером заботы о детях был страшный взрыв пароходов в порту в декабре 1947 года. У нас был урок военного дела (девочки в другом классе занимались своими делами), военрук рассказал нам немного об устройстве пулемета «Максим», о гранатах, а в основном рассказывал о своих разных военных приключениях. Вдруг зашатался пол. Я сразу подумал: «Землетрясение» - на днях были небольшие толчки, но ребята в ряду около окна подскочили с криком: «Ой-ой-ой! Смотрите – взрыв!» Я подскочил, но только успел заметить в стороне порта огромный, «до неба», столб, в моей памяти отложилось – белого, дыма, как до школы долетела ударная волна и ребята вместе с вылетевшими стеклами попадали на пол. Не знаю, были ли у кого травмы, но мы вместе с военруком выбежали из класса. Он, наверное, побежал помогать успокаивать панику, а мы «рванули» вверх по Школьной к дороге, ведущей в порт. Но дорогу нам преградили военные, а мимо нас прошла целая колонна грузовых автомобилей, как нам сказали, с ранеными. Раненых было много, даже Дом пионеров на несколько дней закрыли, там тоже был лазарет. В городе до навигации, конечно, были трудности с продуктами, но школьная столовая их не ощущала, нам даже в праздники давали маленькие эклерчики.
В отличие от того, что происходит сейчас в школах, практически все школьники были вне уроков чем-то заняты. Много было секций спортивного направления - гимнастика, бокс, легкая атлетика, частые соревнования по волейболу, баскетболу (в 10 классе я даже был капитаном 2-ой команды 10-х классов по волейболу и мы заняли 3 место – на первом наша 1-ая команда, на втором 9 классы), в Доме пионеров был большой кабинет юннатов, кружок радиолюбителей, студии классического балета и народного танца, художественного слова, классы игры на фортепиано, народных инструментов, да все и не перечислишь, и все было переполнено участниками.
В феврале 46-го года в клубе ВОХР состоялся заключительный концерт смотра художественной самодеятельности. Я был просто ошарашен увиденным! Ребята, такие же, как я, ну, может быть, немного старше, показывали такие номера!.. У меня и сейчас нет слов, чтобы описать то изумление, которое я тогда испытал! У меня колотилось сердце, и я понял, что мне еще очень далеко до них и на сцене мне делать нечего. Поразил и мой одноклассник Володя Кравченко, который вместе со старшими ребятам показывал чудеса акробатики и работы на брусьях. А как интересно показала свою работу детская студия радиокомитета! В углу сцены стоял стол с настольной лампой под абажуром, за столом перед микрофоном сидели 3 девочки 10-х классов, загоралась табличка «Микрофон включен», и они начали что-то интересное читать.
Причем на сцене был полумрак, лучом освещалась только эта «студия». Я смотрел и мечтал «Мне бы так!». Так получилось, что моя мама, где бы она потом ни работала ( после одного сезона в театре, когда она поставила «Грозу» Островского, её перевели директором клуба МВД, а затем она все годы работала художественным руководителем и после Ухатина директором Дома пионеров), всегда сотрудничала с детской редакцией Радиокомитета. Десятиклассники заканчивали школу и детская редакция стала набирать новый коллектив в драматическую группу, руководителем которой назначили маму, и я уговорил её разрешить мне принять в ней участие. Со мной были: ветеран группы одноклассница Инна Клейн, затем Эля Малороссиянова, более младшие Олежка Захаров, Галя Чуркина, Ира Куртаева, Сережа Сухоруков и еще несколько человек, я уж и не вспомню. Мы инсценировали сказки (у меня уже прорезался басок и мои роли были – Волк, Медведь, Верлиока и т.п.), Инна вспоминает, что был «Том Сойер», я помню инсценировку рассказа Короленко «Дети подземелья», с которой у меня связано одно очень смешное воспоминание. На радио надо было быть очень внимательным и собранным: ведь не было записей, все шло прямым эфиром. И вот на репетиции Олежка Захаров (он читал от автора) таким тяжелым и задумчивым голосом начинает: «Моя мать умерла, когда ЕЙ было 6 лет». Пару секунд пауза и – общий смех! Потом во время передачи (нервы напряжены) Олег читает правильно «…когда МНЕ было 6 лет», но меня вдруг просто разрывает смех! А нельзя! Эфир! Я срываюсь с места, лечу в дальний конец студии – стены завешаны для звукопоглощения тяжелыми портьерами – утыкаюсь лицом в портьеру и смеюсь, не могу остановиться. У меня уже было такое раньше. В деревне нам задали наизусть басню «Кукушка и Петух» (вот и сейчас, пишу, а у самого рот – до ушей), мама дома пошутила, сказав «Петушка и Кукух». Все! На следующий день меня вызывают к доске, и я начинаю: «Басня Крылова: Петушка и Кукух». Продолжать было невозможно: стоял общий хохот. В 1948 году на День радио приказом по Колымскому Радиокомитету мне (скорее всего и всем остальным) была объявлена благодарность, выписка из приказа у меня чудом сохранилась до сих пор.
Ну, а тогда, в 1946 году я о сцене даже думать перестал. Находясь под влиянием своего многоумельца Димы Кондрикова, я записался в радиотехнический кружок. Мне поручили собирать магнитофон с записью на проволоке, я с увлечением рисовал электронные схемы (как мне это пригодилось потом в институте!), что-то пилил, вырезал, клеил. Но вдруг весной кто-то пришел ко мне из ребят и говорит «А внизу записывают в танцевальный коллектив». Ну, что ты будешь делать! Я в школе, когда встречал мальчика из 7 класса Толика Долгова (я его запомнил, может, по катку?), всегда с завистью вспоминал, как он выбегал с танцевальной группой на сцену и выделывал такие па! У меня, опять-таки в деревне, был интересный случай. Мы, ребята, всегда ходили ватагой. Село небольшое, но на каждой территории была своя группировка, и когда мы заходили к ним, или они к нам, бывали небольшие потасовки. Однажды мы пошли в район школы, а это уже была другая территория, и их компания сидела около одного дома. «Идите-ка сюда!» Подошли. Они были настроены миролюбиво, и их главарь говорит: «Будем соревноваться в пляске. Я буду плясать, а один из ваших пусть повторит мои колена. Повторит – драться не будем, не сможет, мы вас побьем» Наши выдвинули меня – мол, сын избача. Я никогда не плясал, но так не хотелось драться и быть побитым! В общем, он плясал, а я на нервах все за ним повторил. Разошлись мирно и мы пошли, горланя песни, которые пели взрослые – «Хаз-Булат молодой…», «Шумел камыш». «Коробочку» и т.д.
Короче, я спустился в танцевальный класс, артист балета Евгений Иванович Ишин показывал отдельные движения, а мы должны были их повторить. Оказалось, что с первого раза у меня все получалось, да еще и лучше других – так я, в конце концов, стал солистом коллектива народного танца и был им до самого выпускного вечера, на который руководительница студии классического балета Татьяна Николаевна, руководившая одно время и нами, поставила нам с моей сестренкой – солисткой классического балета - сольный «Венгерский танец» Монти, а Витя Фролов, мой одноклассник, объявил: «Танцуют Арш и Арш –ин Мал-ала!» Я подчеркнул – Монти, потому что в 49-ом году на Всеколымском смотре я тоже танцевал ( с Аей Фивейской) «Венгерский танец», но Брамса.
Теперь можно вернуться к «Снежку». В 1948 году, когда мы уже учились в 8 классе, мама решила поставить большой спектакль и выбрала пьесу Любимовой «Снежок», в которой рассказывалось о школьниках США, о конфликте мальчика-негра Дика по прозвищу Снежок с одноклассницей Анжелой Билл, дочерью местного миллионера, и о том, что за этим стояло и случилось. Спектакль большой, маме разрешили поставить его на сцене театра. Начался, как сейчас говорят, кастинг исполнителей. За основу были взяты участники детской драматической группы Радиокомитета, я по внешним данным более других подошел на роль Снежка, мистера Билла играл 10-тиклассник Игорь Сухарьков, может быть, самый талантливый из всех нас. Он привел с собой своего товарища (к сожалению, не могу вспомнить ни имени его, ни фамилии), который играл учителя мистера Таккера, и еще ребят на маленькие роли полицейских, бизнесменов и т.п. Ну, а я на все остальные роли уговорил своих одноклассников, которые никогда до этого о сцене и не думали. Так появились Вова Бланков, Ира Гольдберг, Володя Павловский и другие. Но самым примечательным было исполнение роли учителя директора школы, коммуниста, нашим одноклассником Стасом Белобрагиным. Он по жизни, особенно при волнении, заметно заикался, поэтому категорически отказывался. Но по всем данным – высокий, статный, с мужественным видом – не было никого, лучше него! Мама его все-таки уговорила, занималась с ним много отдельно, они даже подружились и Стас уже вне «Снежка» часто приходил к ней и в Дом пионеров, и к нам домой, и они просто говорили о жизни. Стас сыграл просто бесподобно и ни разу не заикнулся! Учителя потом к маме приходили и с удивлением спрашивали: «Зоя Константиновна, как вам это удалось?»
Спектакль этот был событием, и не только для нас – участников. Недаром через 10 лет, когда я уже после института работал в Новосибирске, мне наш сосед по квартире Даниил Борисович Цвик прислал изданную им книгу «Магадан» с надписью «А «Снежок» помнишь? А?» Я пишу эти строки очень медленно. Смотрю на старую фотографию, и воспоминания просто захлестывают меня и я невольно переживаю то, что было уже более 60 лет назад. Все мы тогда должны были перевоплотиться. Мы играли сверстников, но американцев. И те, которые играли учителей, не могли «срисовывать» их образы со своих учителей: они тоже были американцы, я уж не говорю о всяких полицейских, дельцах, гангстеров (были и такие). Мы с Сережей Сухоруковым должны были освоить бокс – было решено, что ссора – выяснение взаимоотношений Дика и белого одноклассника (с чего начинался спектакль) – должна решаться именно так (у меня, правда, уже был небольшой опыт, так как я летом в пионерлагере занимался боксом и даже успел поучаствовать в соревновании).
А в самом начале, когда Дик сидит один в классе и ждет своего соперника и других ребят, для того, чтобы было какое-то действие, мама предложила: «Хорошо бы, чтобы Дик что-то делал, ну, хотя бы играл на губной гармошке» Пришлось доставать губную гармошку, товарищ Игоря Сухарькова научил меня, и я с этими гармошками не расставался потом много лет. Для меня все спектакли были разными, я не мог играть одинаково, все под настроение. Вот третий акт. На сцене полутемно. Школьная комната. На переднем плане за столом с настольной лампой учительница мисс Джейн (Инна Клейн) читает детям «Молодую Гвардию». А в стороне мистер Таккер звонит по телефону и сообщает полиции, что Дик Демпси здесь. Потом учительница уводит детей, а Дик остается, берет книгу и задумчиво читает про этих далеких, но близких сердцу, русских героев. И в это время в дверях тайно появляются полицейские. По разработанной мизансцене они должны подкрасться, набросить на Дика какое-то одеяло и унести. Но на одном из спектаклей вдруг из зала раздается детский крик: «Дик! Спасайся!» О, Боже, что со мной было! Я невольно среагировал, встрепенулся, кинулся направо–налево, потом бросился к полицейским, пытаясь пролезть в дверь между ними, но они меня схватили, набросили это одеяло. Я боролся, и они мне здорово намяли бока, смазав и весь грим. А я в это время совсем забыл, что я Аркадий Арш, я целиком был Диком…
Вот финальная сцена на фотографии. Дик сбежал из полиции, прибегает к мистеру Томпсону и друзьям - «Они меня мучили, меня били…» На переднем плане Стасик Белобрагин, сзади мистер Таккер что-то говорит мистеру Биллу и сейчас зайдет полицейский и громко скажет: «Мистер Билл, на ваших заводах началась забастовка!» Сирена. Занавес
Мы показали «Снежок» последний раз летом 1949 года на Всеколымском смотре самодеятельности, выиграв первое место у Сусуманских школьников с постановкой «Снежной королевы» самого Леонида Викторовича (для меня всегда «дяди Лени») Варпаховского. Потом десятиклассники уехали, заменять их было некем, да и лучше Игоря Сухарькова все равно никто бы не сыграл, поэтому «Снежок» прекратил свое существование.
На этой фотографии не все. Нет Игоря Сухарькова, нет Юры Попова (он играл гангстера) и еще некоторых ребят. А Чуркина - не Ира, а Галя.
А я смотрю на фотографию Стаса Белобрагина и вспоминаю другое событие, очень знаменательное в моей магаданской жизни. Стас открылся для меня совсем в другой обстановке и это было для меня удивительно. Я увидел, что кроме тех ребят, с которыми я общался в самодеятельности, на гимнастике, на прочих ребячьих тусовках, есть другие, у которых есть настоящие мужские занятия, которые знают и умеют то, о чем я даже не предполагал. А дело было так: … Но об этом позже.
Воробьевы горы. Клятва.
Со времен «Снежка» все мы были очень дружны, нам хотелось продолжения всех наших сценических переживаний и ощущений. Впереди был последний спектакль на смотре, но уже летом в пионерлагере мы после обеда, когда дети ложились спать (а мы практически все были помощниками вожатых и весь день проводили со своими пионерами), собирались у речки и читали новую пьесу - «Воробьевы горы» А. Симукова. В сентябре уже начались репетиции.
Это спектакль о дружбе. Ее пронесли через всю жизнь два героя пьесы – профессор Озеров и его друг директор школы Громалин. Они нашли на Воробьевых горах дерево с вырезанными инициалами О и Г (по своим фамилиям), как у Герцена и Огарева, вспомнили, как клялись в вечной дружбе и служении людям. Профессора Озерова блестяще играл за лето выросший и раздавшийся в плечах Сережа Сухоруков. Роли учителей легко разобрали уже привыкшие к этому Инна Клейн и Лена Трушкова, роль мамы - Таня Акулова, а вот на роль Громалина никого не было, Игорь уехал поступать в МГИМО, Стас решил не продолжать актерскую деятельность, пригласили из театра молодого актера Владимира Плахова, тем более, что его ролями не очень баловали. Зато эту роль выставили на конкурс молодых актеров и он стал его лауреатом.
А действие закручивалось вокруг осиротевшей семьи двух мальчиков – одного лет 10-ти (его играл Андрюша Варпаховский, так на всю жизнь оставшийся моим младшим братом, и связь с ним, давно живущим в США, не прерывается с моей сестрой Галей до сих пор, а он через интернет недавно написал мне письмо и подписал «Твой брат Колька») и его старшего брата, выпускника школы, которого играл я. Надо было как-то жить и старший брат решает бросать школу. Вот тут на помощь приходят друзья. Как говорится, победила дружба, и все кончается хорошо.
Все мы прожили на сцене ту жизнь. Мы играли искренне. Я всем сердцем любил всех. Представить, что, вот, кончится спектакль и мы все просто разойдемся, было невозможно. Я думал, что то же думают все. И тогда родилась идея создать коллектив «Дружба», дать клятву верности и никогда не расставаться. Конечно, мы были романтиками. Но мама меня поддержала. Надо сказать, что меня родители всегда поддерживали во всем, ни разу не отговорив меня (может, зря) ни от одного увлечения, а я увлекался многим. Даже, когда я решил бросить один институт и заново поступить в другой, они прислали телеграмму «Сынок, мы с тобой». Принималась Клятва в торжественной обстановке. В репетиционной комнате стоял бюст Сталина, мы прочитали перед ним клятву, расписались и каждый получил копию текста на оборотной стороне фотографии Сталина. Фотография эта не сохранилась, но роясь в процессе воспоминаний в своих старых бумагах, я наткнулся на папку со школьными грамотами и среди них нашел (это ли не чудо!) уникально сохранившийся и таким образом, как говорят в церкви, обретенным, документом – единственным и, опять-таки, как говорят бухгалтеры, первичным документом – самой Клятвой. Она просто прилипла к грамоте, а я почувствовал что-то толстое под рукой.
Подписи под клятвой:
Левитская З.К., Плахов В., Сухоруков С., Семенова Юля, Малоросиянова Эля, Муза Попова, Инна Клейн, Трушкова Лена, Арш А., Корнилов Альфред, Акулова Таня, Андрюша Варпаховский, Попов Юра, Бланков Володя, Фролов Виктор, Стасик Скорбященский, Лена Скорбященская, Галя Сварика, Давыдов Борис.
Как хотелось бы узнать про жизнь каждого из них! Знаю, что Плахов жил и умер в Магадане, Сухоруков Сережа был парторгом одного крупного предприятия в Петербурге, умер года 2 назад, Юля Семенова жила в Москве. С этой семьей у нас были особо дружеские близкие отношения, друг у друга мы были, как у себя дома. С Юлей мы еще раз сыграли пару юноши-негра и белой девушки - опять Анжелы - в небольшой пьесе Никулина «Белый ангел». Там юноша забирается в дом, чтобы позвонить по телефону «мистеру Арчибальду Джонсу» и сообщить ему о разгуле куклусклановцев, а девушка старается ему помешать, задержать и выдать, даже стреляет в него, он падает (в зале «Ах!»), но вскакивает и под дружные крики зала выхватывает у нее пистолет и выпрыгивает в окно. С Аликом Корниловым и особенно с Володей Бланковым, моим соседом по парте и близким другом, мы первое время долго переписывались, а потом, как говорится, свои дела, и как-то все постепенно прекратилось. А жаль! Эля, очень славная девочка, меня называла «братишка Аркаша», а она была «сестренка Эленька», но совершенно ничего о ней, как и о Лене Трушковой, да и младших Скорбященских ничего не известно. Таня Акулова стала врачом, в Москве была одним из крупнейших специалистов по болезням легких, но когда я нашел, как выйти с ней на связь, она ушла. Опоздал.
Но хотелось бы эту часть воспоминаний кончить не на грустной ноте. Вот фотография финала «Воробьевых гор», на которой, к сожалению, поместились не все. Мы только что спели хором гимн студентов, что-то типа «Мы за мир, и песню эту пронесем…» и слушаем аплодисменты.
После этого доели за сценой мамины пирожки, которые она испекла специально для спектакля (не есть же бутафорские!), выпили по чуть-чуть припрятанного коньяка и дружно пошли (без малышей) домой к Юре Попову, у которого родители были на материке, там пили коньяк, заедали брусникой (больше ничего не было), пели, танцевали. На следующий день у меня болела голова, я с полдороги завернул к Юре (в нашем же доме), там он и Витя Фролов решили в школу тоже не идти и мы прекрасно провели время.
А дело было так: Серые скалы.
А дело было так:
Летом после 8 класса я одну смену отработал помощником вожатого в пионерлагере. Думал, что меня на вторую смену поставят вожатым, пришел в ГК комсомола, а меня назначили старшим пионервожатым городского пионерлагеря при Доме пионеров, или, как в одной из грамот говорилось, сводной городской пионерской дружины. Дети так же разделены были на отряды, проводились линейки, всякие мероприятия, но ночевали они дома. Кто был вожатыми, не помню. Помню только, что одним из помощников был Сережа Сухоруков.
Однажды мы решили вывезти детей на далекую прогулку. Но куда? И тут Стасик Белобрагин (он был в Доме пионеров) предложил: «Давайте свозим их на Серые скалы. Мы как раз собираемся туда на охоту (?!) и заодно разведаем обстановку». Я напросился в компанию. Алла Даниловна Семенова была начальником лагеря, она дала добро и мы пошли.
Нас было пятеро: Стасик, Толя Долгов из 9 класса (точнее, из уже 10-го, т.к. и мы уже считались в 9-ом), еще двое – их не помню, и я. Не знаю, у кого были связи в порту, но нам дали катер, плыть надо было почти за пределы бухты Нагаево и направо. Разыгрался сильный шторм, меня укачивало, я прижался спиной к каюте и ждал, когда же это закончится. А ребятам – хоть бы хны! Они командовали катером, как хотели, гонялись за птицами, стреляли… надо сказать, что экипированы они были, как заправские охотники. Высокие сапоги, куртки, перепоясанные патронташами, ружья, в рюкзаке у Стасика надувная лодка. А я? Я был одет в обычный спортивный костюм, в легких боксерских ботинках, правда, с малокалиберной винтовкой (в школе дали).
Подошли мы к этим скалам, но из-за сильной волны выгрузиться было невозможно. Вынуждены были вернуться. Ребята посовещались и решили (не зря же пропадать подготовке) идти пешком через сопки, а моряки пообещали прислать за нами катер на следующий день в условленное место. Время было уже позднее, но… Пешком так пешком - пошли.
Подъем начался с деревянной лестницы, которая шла зигзагами наверх сопки от порта. Я обратил внимание, что наверху выделялись крупные белые камни, как будто сопка была из известняка. Там начиналась тропа. Самое удивительное для меня было то, что мы вышли не на вершину сопки, а на плоскогорье, и через некоторое время мы вошли в лес. Это был не такой лес, который окружал Магадан на сопках – низкорослый стланик и карликовые деревья. Это была настоящая тайга с высокими деревьями и нависающими прямо на нас огромными ветвями, обросшими мхом. Это была сказка! Шли мы гуськом. Толик впереди, я – предпоследним, Стас за мной. Понемножку смеркалось. Впереди показалось что-то белое и большое. Оказалось - речка, полностью промерзшая. Мы по льду перешли на ту сторону и продолжали путь. Лес скоро закончился и началась самая, что ни на есть, тундра. Огромное пространство, без единого кустика, немного болотистое, идти надо было очень осторожно. Видно было плохо, на равнине был туман, который в лесу был не очень заметен. Постояли, обсудили ситуацию и двинулись дальше. Ноги немного промокли. Скоро тропа пошла вверх–вниз и начался обычный для окрестностей Магадана ландшафт. Надо было переходить через ручей. И тут Стас, молча, подошел ко мне, взгрузил меня на свою спину и перенес на другой берег. Я был ошарашен, изумлен.
Я запомнил это на всю жизнь, это был настоящий мужской поступок, это был пример, как надо тому, кому трудно, молча подставить свое плечо и спокойно, ни слова не говоря, двигаться дальше.
На противоположном склоне показался домик типа барака. Сказали ребята, что там живут моряки, пограничники. Я потом заметил на вершинах сопок кое - где деревянные макеты орудий, оставшихся еще после войны, когда Магадан охранялся с моря от японцев. Кто-то предложил переночевать у моряков (было уже почти темно), но потом решили время не терять и идти вперед. Скоро совсем стемнело, где-то шумело море. Выбрали большое дерево, под его кроной расположились, развели костер, поужинали, чем есть, и улеглись спать. Я снял промокшие ботинки и привязал за шнурки к ветке над костром, чтоб просохли, и сразу уснул.
Проснулся от света солнца прямо в лицо. Под деревом я был один. Рядом стояли мои чуть не сгоревшие ботинки – оказывается, шнурок подгорел, ботинки упали в костер, и кто-то успел их вытащить. Думаю, что это был Стасик, он все время меня немного опекал, я это чувствовал. Я огляделся и немного ужаснулся: дерево, под которым мы отдыхали, находилось на самом краю крутого обрыва, идущего прямо к морю. Стас был внизу, остальные уже ушли далеко вправо вдоль берега и были слышны их выстрелы, оказалось потом, что Долгов убил нерпу. Мы со Стасом спустили вниз оставшиеся вещи и попытались, надув лодку, пойти к остальным морем, но как мы ни старались отойти от берега, волной нас выбрасывало обратно. Пошли пешком. Был отлив, и идти по гальке было легко. Но как только мы встретились, пришлось сразу идти обратно: мы ушли далеко, а часа через два должен был прийти катер. Я никогда не забуду этот путь обратно! Начинался прилив, и береговая полоса быстро заливалась водой. Мы сначала бежали по береговой полосе, потом пришлось взобраться на высокие камни. Волны набегали одна за другой, били в берег и поднимались на несколько метров вверх. Надо было дождаться, когда волна отойдет и, пока не подойдет очередная, быстро перебежать с одного камня на следующий. Было страшно, но другого пути не было. Помогая друг другу, добрались до того места, где оставили лодку, «сдули» ее, но далеко уйти не успели. (А дойти надо было километра два до полуострова, где было какое-то подобие причала; точнее, не полуострова, а острова, соединенного с сушей длинной насыпной дамбой. Говорят, там во время войны был форпост. А сейчас… я такое видел только в кино и на картинках – настоящий птичий базар!). Из-за острова показался катер. Мы стали стрелять и сигналить, что мы здесь! Мы сейчас подойдем, подождите! Нас заметили. Подошли поближе и прокричали, что подойти к берегу из-за сильной волны не смогут, так что идите домой пешком. Вот дела-а-а! Что делать? А что делать? Помахали катеру и полезли вверх. Полезли – не то слово: в этом месте, наверное, сопка была самой высокой, и мы скоро не лезли, а ползли на четвереньках, цепляясь за ветви редких стлаников по очень крутому склону. Пришлось бросить сначала нерпу, потом и лодку, заметив место, чтобы в следующий раз можно было ее найти. Поднимались, мне казалось, несколько часов. Поднявшись на вершину, упали на землю без сил, чтобы отдохнуть, но кто-то крикнул: «Медведь!». Рядом были свежие следы медведя. Нас, как ветром, сдуло с места и мы побежали. Любопытно, но я как раз не испытал такой тревоги – медведя, как такового, не было, нас много, есть 4 ружья… Кстати, также было и лет «всего» 30 назад, когда я ходил на охоту здесь, в горах Кавказа. Мы ходили на лис и зайцев, но была возможность встретиться и с кабаном, а это в охоте очень опасное и дерзкое животное, я тоже, помню, не испытывал никакой тревоги. В общем, скоро показался слева на противоположном склоне домик моряков, и мы пошли спокойно. Уже почти стемнело, когда мы добрались до порта и на попутной машине вернулись в город.
Я шел по улице Сталина усталой походкой, немножко помятый, за плечом висела винтовка, небольшой рюкзак и, как мне казалось, мальчишки на улице смотрели на меня с удивлением и завистью.
Такое вот было у меня путешествие, которое запомнилось на всю жизнь.
Правда, на этом мои приключения, связанные с эти местом, не кончились.
Через неделю мы детей туда вывезли. Шли на двух катерах, старшей была А.Д.Семенова, так что я был относительно свободен. Меня, конечно, все равно укачало, и я решил: «Обратно на катере – ни за что!». Я уговорил Семенову, что мне ну вот позарез надо в город, а дорогу я хорошо знаю. Уговорил. Со мной увязался один мальчик, который с шахматной доской под мышкой торопился на какой-то турнир. Взял рюкзачок, свою винтовку и пошли. Я чуть-чуть боялся, как бы не заблудиться, но – со мной младший товарищ, и я не показывал вида, шел уверенно и о чем-то шутил. Немножко занервничал, когда мы, пройдя «тундру», вошли в тайгу, и я никак не мог найти ледяную речку. Оказалось, что она подтаяла, и я ее не сразу заметил. Но нашли переправу, за ней продолжение тропы, и я уж совсем успокоился, когда увидел белые камни перед спуском к порту. В конце концов, мальчик успел на турнир, а я, ну вот плохо помню, по-моему, на день рождения Эли Малоросияновой.
Вот он – остров-полуостров возле Серых Скал. На некоторых картах он называется мыс Островной или Птичий. Жаль, что на снимке нет птичьего базара и то там, то там всплывающих косаток.
Уникальный 1949
Тот год (1949) вообще был уникальным по впечатлениям, связанным со слетом пионеров и фестивалем самодеятельности. Я же на этом фестивале не только выступал, а это кроме «Снежка» были танцы, оркестр, сводный хор, удивительное по красоте финальное зрелище, когда на фоне большого сводного хора с двух сторон выходил сводный танцевальный коллектив – мальчики в суворовской форме, девочки в школьной, мы танцевали полонез, затем мазурку, фигурный вальс, а мне очень нравилась девочка из Ягодного, с которой я оказался в паре, мы подружились и потом три года переписывались. В принципе, кроме «Снежка», мне все это было не в диковинку – это был не первый смотр, но мне на правах хозяина-магаданца, как старшему пионервожатому, Горком поручил провести целый ряд организационных мероприятий, связанных с проведением первого Всеколымского слета пионеров. Потом ГК предложил меня на пост секретаря комитета комсомола, я стал членом учебного совета школы. Правда, через примерно полгода, увлекшись общественной работой, я сумел получить несколько двоек, меня вызвали в ГК, и хоть Вера Яковлевна – директор школы – пыталась меня защитить, мне «вкатали» строгий выговор, после которого я в работе самоустранился, а в школу прислали освобожденного комсорга Тимофеева Г.М., молодого моряка, хотя и участника войны с Японией. В конце концов он меня все-таки втянул в работу и я до самого выпускного вечера занимался организацией культмассовых мероприятий. И мы все с Жорой близко подружились.
1949 год. После заседания комитета комсомола. Юра Попов, Лана Соломко, Арш Аркадий, Лена Трушкова, Юра Акимов ( 9 класс), Майя Сопина и Коля Меликов (9 класс)
Шуточный танец, который мы называли «Восемь девок, один я»
Лето 1950 г. Мог сразу на двух горнах играть все сигналы.
Лето 1950 года. Коля Уральских, Арш Аркадий, Вова Бланков, Борис Мерсов, Сережа Малицкий, Олег Захаров, сзади Серега Лавреньев (Лаврик).
Коля, Вова, Лаврик и Олег – помощники вожатых (Коля был к тому же прекрасный художник), Сережа Малицкий – отличный спортсмен-легкоатлет, «любимец» физвоспитателя Михайлова, был, по моей памяти, его помощником, а мы с Борисом в первой смене были вожатыми, а во второй занимались культмассовой работой. Сережа Лаврентьев в 5-6 классах был меньше меня, потом вдруг вырос на голову выше и стал настоящей грозой на волейбольной площадке.
Ну, а Борис Мерсов – это парень был со сверхуникальными способностями. Он профессионально играл на фортепиано и аккордеоне (в основном играл джаз – любимые произведения Цфасмана), владел балалайкой, баяном, виртуозно играл на ударных, а однажды меня буквально сразил, когда мы с чердака Дома пионеров достали какие-то пыльные палочки, он их разложил – оказался ксилофон, и такую показал на них игру! В Доме пионеров он руководил оркестром народных инструментов, в котором играли и его два самых младших брата - Саша, выпуска 56-года, и маленький Вовка. Мальчишки были тоже уникальными: по заданию старшего брата они играли то на балалайках, то на баяне. А Эдик Мерсов (на класс младше меня) был солистом на трубе в духовом оркестре. Борис был старше нас – в 10 классе мы отмечали его 20-летие, собрались к нему домой все старшие участники оркестра с инструментами и после угощения устроили такой джаз! Ко всему Борис был классный чечеточник. Я в старших классах уже допускался на «взрослые» новогодние вечера в театр, там было много шуточных игр и конкурсов. Однажды Евгений Иванович Ишин вышел на конкурс русской пляски (запомнилось, что он был в валенках) и, конечно, выиграл. В 10 классе мы пошли вместе с Борисом. Я рискнул принять участие в таком же конкурсе, плясал экспромтом, стараясь вспомнить движения Ишина, и получил первый приз, а чечетку Бориса зрители проводили таким громом аплодисментов, что ни у кого не было сомнений – он лучший.
Это тоже 49-ый год. Еще в 7 классе вместе с другом и товарищем по танцевальной группе Валентином Коневым (на класс младше) мы увлеклись кинобудкой: киномехаником у нас был Юрий Ганзин – зав. кинобазой, а одному «крутить» фильмы как? Вот мы и напросились. Я был кино всегда увлечен, в 10 классе даже подготовил и прочитал в школе и Доме пионеров доклад по истории кино и комбинированным съемкам («Чудеса кино»), мы с Валентином очень увлеклись и работали абсолютно все сеансы в Доме пионеров. Но самым интересным было то, что Ганзин первым получал фильмы, которые затем должна была смотреть комиссия и решать, пускать фильм в прокат или нет. А фильмы были интересные! Юра звонил мне, я Коневу, мы тайком водружали на плечи тяжелые коробки с фильмом и тащили в свою кинобудку. Юра смотрел, а мы «крутили», при этом надо было соблюдать сверхосторожность, мы её и соблюдали, к тому же научились работать быстро – интересно же было и самим посмотреть! Нас однажды засек начальник кинопроката (зашел на базу, «Где Ганзин?», «В Доме пионеров»), была взбучка, но работа наша понравилась, и в 49-ом году, когда нам уже было по 16 лет, мы почти без экзаменов получили младшую, так сказать, категорию - помощника киномеханика стационарных киноустановок. Мы, правда, к тому времени умели работать на любых.
Рассказывая о «своей» самодеятельности, я написал далеко не всё, что мне удалось вспомнить. А ведь это только то, где удалось участвовать мне. Был еще и классический балет, где их руководитель Татьяна Николаевна Янсон ставила не только отдельные номера из разных балетов, но на большой сцене показывала с некоторым сокращением весь балет «Лебединое озеро»! Одетту-Одилию танцевала Валя Федорец, и ей в партнеры Татьяна Николаевна выбрала парня из более старшего от меня класса (я ни в одном выпускном снимке не смог его найти и не помню его имени и фамилии), который не участвовал ни в одном коллективе, но был статным, с красивой прической и на танцах в школьном спортзале лучше всех танцевал танго. В балете он не танцевал, но в балетном костюме очень красиво двигался и делал с Валей поддержки.
На фото: Полонез из «Евгения Онегина». В первой паре слева – Галя Арш. Крайняя справа – Юля Семенова, четвертая – Ая Фивейская
«Лебединое озеро»
«Тарантелла». На первом плане с бубном Галя Арш
Фото на память. Голову склонила на плечо Лене (Ляле) Цвик Галя Арш. Крайняя слева сидит Ая Фивейская, над Татьяной Николаевной – Юля Семенова и Муза Попова, а третья справа Валя Федорец. Татьяна Николаевна была для них не просто хореографом, она была ВОСПИТАТЕЛЕМ. Девочки приходили к ней домой, усаживались на пол, а она им рассказывала о балетах, сопровождая соответствующими музыкальными иллюстрациями на фортепиано.
Драм. коллектив продолжал активно работать. Уже в 1951 году на сцене Дома пионеров шел спектакль по пьесе М. Светлова «Двадцать лет спустя» про комсомольское подполье Екатеринославля времен гражданской войны. Нас, десятиклассников уже не брали, самым старшим по возрасту уже был Олег Захаров. Потом пришли еще более младшие на тот момент участники. Сцена для новых постановок была мала, и несколько лет главной сценой коллектива стала сцена Городского Дома культуры профсоюзов. Там был сыгран спектакль «Её друзья» Розова с Леной Груша в главной роли и многие другие. Выпускник драм. коллектива Алик Игишев ( 21-ый выпуск 1956 года), сын нашего завуча Александры Николаевны и бывший пионер моего отряда, стал кинорежиссером, Элла Прянишникова из 22 выпуска 1958 года стала актрисой. Были и другие. Я именно их вспомнил, потому что встречался с ними в Москве, когда они при мне приходили к моей маме, давшей им путевку в жизнь. Алика видел несколько раз – и еще на втором курсе, и перед дипломом, а Элла говорила, что получила направление в Ставрополь. Я через несколько лет, уже работая в Пятигорске на заводе, был почти месяц в Ставрополе, специально ходил в театр, но Эллы уже там не было. Моих родителей посещали в Москве многие бывшие школьники. Мама рассказывала, как однажды пришел высокий крепко сложенный мужчина и говорит «Здравствуйте, Зоя Константиновна, я – Володя Павловский», он стал капитаном дальнего плавания.
Ну, а нас ждали выпускные экзамены. Пятнадцатый юбилейный выпуск.
Последние встречи в парке перед экзаменом по математике:
Последняя прогулка на Каменушку перед экзаменом по химии:
Минька Бесплохотный, за ним с мячом, скорее всего, Алик Корнилов, лежат Люда Макаренкова и Вова Бланков, посредине я, спиной Юра Попов, затем Вадик Гассельблат и Иночка Булат.
Стасик Кульпин, Минька, я и Юра Попов.
И вот выпускной вечер, последний полный шуток концерт, вручены аттестаты… Правда, Лана Соломко, Гена Рехтин, Ина Булат и я - без них: Лану и меня представили на золотую медаль, но в Хабаровске мне не засчитали исправленную в чистовике ошибку (в черновике было правильно) и присудили серебряную. На руках у меня была справка о том, что мне разрешен выезд на материк «без возврата», об окончании школы и о том, что я представлен на золотую медаль, а аттестат мне привезли родители уже в Москву в конце июля. В Магадане же неожиданно резко ухудшилась погода, закрылись небо и море, наши нетерпеливые сердца бились учащенно. У меня был друг, которому в вечерней школе я помогал по математике, и который работал на 13 км в аэропорту. Он мне звонит: «Есть самолет. Летит из Петропавловска в Хабаровск. Могу посадить» «А можно четверых?» «Но не больше шести» Отлично! Вова Бланков рядом, Юра Попов в соседнем подъезде, быстро сбегали за Виктором Фроловым, они – за Верой Хубаевой и Люсей Прозоровой, дома оставлены записки «Мы улетели на материк», и вот мы в маленьком самолете (ИЛ-12), скамейки вдоль борта, посредине – груз, но через 6 часов мы после холода Магадана в ночном жарком Хабаровске. Утром через представительство Дальстроя мы добились броней на поезд, короткое купание в Амуре и вот колеса поезда стучат под нами «Мос-ква. Мос-ква. Мос-ква»
Все! Кончилось детство, да здравствует новая, взрослая, жизнь!
Кончилось детство
Одноклассники
Я просмотрел написанное и увидел, что почти все – о самодеятельности. Ну, что ж. Меня просили поделиться СВОИМИ воспоминаниями и тем, что Я видел и чувствовал. Простите меня, мои одноклассники, если кто-то из вас все это видел и воспринимал по-другому.
Мы были все разными и в то же время едины. Я не чувствовал, чтобы школьники делились на детей бывших ЗК (а таких было немало) и детей с более благополучным детством. Мы все были открыты для дружбы и щедро её дарили другим. И, ведь, в Москве у Большого театра не собираются бывшие школьники из, скажем, Твери или Новосибирска, или… Только магаданцы. Вы нигде не увидите одновременно такое количество разного возраста людей с такими открытыми лицами и просто лучистыми глазами. Магаданцы – это особое братство, это – почти родственники. Точно ответил один малыш в Магадане на встрече бывших школьников на вопрос своей подружки: «Это одноклассники?» Он сказал: «Это не одноклассники. Это – однокашники, а это – гораздо выше»
Я не стал, как многие предсказывали, артистом или режиссером. Я стал инженером. Так случилось, что судьба меня бросала из одного города в другой, предлагая мне всякий раз новое направление моей работы. Но я не жалею, мне всегда было интересно, и я отдавался новой работе до конца, достигая в конце концов определенных результатов.
Я жил во многих городах, еще больше видел во время командировок и многодневных путешествиях- экскурсиях, безмерно люблю Киев, но Магадан в моем сердце прочно и н а в с е г д а.
2012 г. С правнуком.
Хочется в конце спеть дополнительный куплет замечательной песни «Магадан - был, есть и будет!» (прости, автор)
Обойди всю страну, города её снова и снова.
Где найдешь таких встреч, как у Тетра Большого?
И прохожий, спросив: «Вас так много! Вы кто - иностранцы?»
Слышит гордый ответ: «Нет! Мы все – магаданцы!»
Магадан! Был, есть и будет!
Город в надежных руках.
Магадан! Кто здесь был, тебя не забудет!
Навеки ты в наших сердцах!
Небольшое приложение:
КАК ЭТО НАЧИНАЛОСЬ.
(Для тех, кто не знал или забыл. Это не историческое исследование, это – вольное изложение некоторых фактов из разных источников – спасибо книге-очерку Д.Б. Цвик «Магадан» и Интернету)
В августе 1928 года молодой геолог, незадолго перед этим окончивший Ленинградский Горный институт, В.А. Цареградский, безуспешно пытавшийся пройти на вельботе из Олы в неизведанный район бухты Нагаева, решил отправиться туда пешком вокруг бухты Гертнера. Необходимый скарб погрузили на оленях, взяли проводника эвенка и пошли. Вышли к устью речки Марчекан и остановились на ночлег. Марчеканские сопки были покрыты густыми зарослями низкорослых деревьев кедрового стланика и лиственниц. Но и здесь нашли их хозяева этих мест – медведи. Они быстро задрали одного оленя и пришлось геологам принять меры для своей защиты. Поднялись на сопку и перед ними открылся прекрасный вид на бухту Нагаева. Море было спокойным, видны были и нерпы, и косатки, над бухтой летали морские утки, рядом была пресная вода, в речке можно было поймать даже лосося, застрявшего там после отлива. Председатель комитета содействия народам Севера П.М. Лукс давно искал место для устройства культбазы. Цареградский посчитал, что лучшего места для нее, чем бухта Нагаева, нет. Тогда же решили создать здесь и порт и проложить дорогу от бухты до Оротукана и Среднекана, где уже развертывались большие работы по освоению природных богатств этого района. К такому же выводу пришел и гидрограф Молодых И.Ф., который со своей группой исследовал бассейн реки Колымы. Он предложил сделать бухту Нагаева опорным пунктом для обеспечения снабжения населения и построить соответствующую автодорогу, знаменитую впоследствии Трассу.
Надо сказать, что до начала 20-х годов прошлого века район Колымы, точнее вся северо-восточная окраина России, был исследован, пожалуй, меньше, чем самые труднодоступные районы Африки. Но из сохранившихся отчетов таких путешественников-первооткрывателей, как Черский, Дежнев и др., можно было предположить, что район богат полезными ископаемыми. Поэтому в 26-30 годах туда отправляются крупные экспедиции Обручева С.В., Билибина Ю.А., Молодых, Цареградского.
В принципе, бухта Нагаева, до 1912 года называемая Волок, была известна давно. Моряки, в основном, рыболовы, использовали ее для укрытия во время штормов и для пополнения запасов пресной воды. Иногда здесь устраивали склады запасов угля. Но всегда на скале у входа в бухту оставляли надпись типа «Здесь был Вася» с названием корабля и даты. Так узнали, что еще в 1922 году сюда заходил корабль Советского торгового флота. Бухта действительно уникальна. Глубоководная, относительно узкая, она как бы с запада на восток на несколько километров «врезается» в сушу. С севера ее закрывают высокие сопки, а с юга (легче сказать – с востока) узкий и тоже достаточно высокий полуостров Старицкого, на окончании которого как страж бухты возвышается своим изломанным кратером потухший вулкан Каменный Венец. Мы, мальчишки, всегда мечтали побывать на нем. И вот однажды ранним летом 1947 года группой одноклассников (Вова Павловский, Юра Прошунин, Дима Кондриков, был, по-моему, и Витя Матвеев – нас было человек 6-7) отправились туда. По гальке вдоль берега после отлива идти было легко и мы быстро прошли более половины пути, как нас остановили пограничники. « Куда идете?» «На Каменный Венец», «Зачем?», «Просто так, изучаем окрестности по географии», «Ну, ладно. Идите. Только чтоб костры не разжигали! Спички есть?», «Нет, дяденьки, нет». Спички у нас были, и подойдя уже к заветной сопке, мы остановились в небольшом распадке с ручейком, на берегу подальше от деревьев развели небольшой костер, Вова вскрыл банку с тушенкой, достали все, у кого что было, поели. Запили водичкой из ручейка и собрались идти дальше. И тут мы увидели, что на нас с моря надвигается туман, да и вода стала приближаться – прилив. Конечно, это было опасно. Мы решили быстрее вернуться обратно. Вода не так быстро, как на мелководной бухте Веселой, но стала подбираться к нашим подошвам. Хорошо, что нашли какую-то расщелину, по ней поднялись на сопку, нашли тропу и, не теряя темпа (туман же!), быстро дошли до Нагаевской сопки, а это, уже считай, дома. Не знаю, что за фото я взял из Интернета, но очень похоже на эту «дорожку» и расщелину справа, по которой мы поднимались.
Ну, а в бухте в 1929 году бросили якоря первые пароходы, прибывшие специально для строительства культбазы и устройства порта. В поселке Нагаево быстро возвели первые сборные домики, баню, а Акционерное Камчатское Общество (АКО) – свой магазин и склад фактории. Летом 1931 года уже прибыли первые рабочие и специалисты с необходимым инструментом и оборудованием для строительства, а в ноябре – 1,5 тысячи демобилизованных воинов Особой Краснознаменной Дальневосточной армии. Работа сразу закипела. А где жили? Да прямо на склоне Нагаевской сопки в палатках, крытых брезентом. А когда брезента не хватало, покрывали эти палатки ситцем. Поэтому и городок этот назвали «ситцевым». Под этим названием он и перекочевал потом в будущий город выше и дальше в сторону бухты Веселой от Управления Дальстроя. Я думаю, что словом палатка называли быстро возводимые бараки типа тех домиков, которые мы в пионерском лагере тоже называли палатками.
К концу 31-го года на Колыме уже работали 5 золотых приисков. Надо было создать мощную централизованную организацию, которая бы занималась и разведкой полезных ископаемых, и строительством дорог, поселков, электростанций и, как сейчас говорят, развитием социальной инфраструктуры. Так был создан трест Дальстрой, первым главой которого был Берзинь Э. П. С сопки над бухтой пробили прямую просеку к реке Магаданке, которая стала улицей Колымское шоссе, ныне проспект Ленина, а вдоль реки сделали улицу Пролетарская, на которой оформили площадь (ныне – Соборная) и построили первое здание Главного и Политического управления Дальстроя – узкий и длинный барак. Позднее на противоположной стороне площади для Главка построили деревянное двухэтажное здание в виде буквы П, где был позднее ГК комсомола, а Главк переехал в большое четырехэтажное каменное здание на месте старого барака. Строительство шло бурными темпами. Пароходы завозили в разобранном виде двухэтажные щитовые дома, которые быстро возводили, создавая улицы Советская, Коммуны и др. , застраивался поселок Нагаево на склоне сопки около бухты. К 1935 году было уже построено 167 жилых зданий. Можно себе представить, как в борьбе с суровой природой строился и порт, и предприятия, прокладывались дороги, доставлялись грузы на прииски… Продукты, ведь, тоже были привозными. Их часто не хватало, свирепствовала цинга, для спасения от которой пили горький отвар из стланика. Были и курьезные случаи. Строители нашли хорошее место около реки Магаданки для авторемонтных мастерских (автомобили – это был основной транспорт на Колыме, а водители, водившие их по Трассе – была одной из самых массовых и почетных профессий), забили колышки, а потом несколько дней не могли найти это место. В 1933 году лесовод Голуб в верховьях реки Магаданки обнаружил плато с хорошим высоким строительным лесом. Не там ли ходил и я с группой товарищей, когда мы шли к Серым Скалам? Лес пришлось вырубить – город (которого еще не было) остро нуждался в строительных материалах.
В 1933 году за 5 месяцев была построена первая электростанция – самое первое каменное здание, в следующем году – новые механические мастерские с полным набором необходимого оборудования, а в 36-ом году этот авторемонтный завод освоил выпуск практически всех запчастей для автомобилей. Для подготовки кадров работал учебный комбинат, в котором обучалось порядка 2000 человек. Жизнь, можно сказать, бурлила.
В 1935 году по улице Сталина заложили фундаменты первого трехэтажного каменного жилого дома и школы. Самое первое строение школы было в числе первых щитовых домиков на Нагаевской сопке, затем там построили деревянное двухэтажное здание, ставшее Нагаевской школой-семилеткой, а школу-дворец десятилетку на 1300 учащихся со спортзалами и столовой на улице Сталина построили за 9 месяцев!
Строится школа
Вот она – красавица.
Вид на школу с улицы Школьной. (Это уже более поздние сроки – видно строительство 5-ти этажного дома, а двухэтажные дома, как правило, с двумя рядами комнат вдоль коридора – это еще с конца 30-х – начада 40-х годов)
Но кроме школы нужна и культура. В те годы был небольшой рабочий клуб «ситцевого» городка на Пролетарской улице, где игрались самодеятельные спектакли, был ДИТР, где можно было почитать газеты, книги, поиграть в шахматы. Затем расчистили место и обустроили Парк с парашютной вышкой, аттракционами, теннисными кортами, на которых играли и мы с другом Димой ( и караулили, когда же появится Цареградский, который часто играл там и сам), стадион. Рядом возвели Дом культуры профсоюзов, где в 1938 году начал работать Драматический театр им. Горького, переехавший потом в новое здание Дома культуры напротив школы, сохранившееся до сих пор.
А какие артисты играли в этом театре! Со дня основания театра работали в нем В. Сутырина, М. Удольская . Ведущими актерами были Шутова А.П., Лекарева Е.В., Захаров В.А., которые в начале 50-х годов стали заслуженными артистами России. Не для кого уже давно не секрет, что Колыма осваивалась трудом огромной армии заключенных. Среди репрессированных были и артисты, которые в начале 50-х годов возвращались на материк и очень быстро становились народными артистами РСФСР, так велик был их талант. Это Демич Александр Николаевич и Юрий Розенштраух (Кольцов). Виктор Шульгин стал одним из популярных артистов кино. И оперетта, ведь, начиналась с театра Маглага, которым руководил великий режиссер Леонид Викторович Варпаховский (он тоже позже стал народным артистом), и артисты его театра после освобождения составили основу второй (музыкальной) труппы театра. Но когда строили Дом культуры, города – то еще и не было! Был поселок Магадан Ольского района Хабаровского края.
И вот 14 июля 1939 года Указом Президиума Верховного Совета РСФСР рабочий поселок был преобразован в город Магадан.
Город сегодня:
Я люблю тебя, мой Магадан!
Послесловие к электронному изданию
Воспоминания Аркадия Михайловича планируется издать на бумаге. Но, как известно, дело это неспешное, а годы идут. Автору уже 80, и хочется увидеть свое творение хотя бы в виде виртуальной книги. Нам остается только поблагодарить его за предоставленные материалы и пожелать здоровья. Написать отзыв Аркадию Михайловичу можно на сайте "Одноклассники", там его легко найти, введя в строке поиска имя и фамилию.
А теперь - давайте вернемся на минутку к самой первой фотографии:
Посмотрите внимательно: города как такового еще нет, снимок сделан в 1938 или 1939 г. Но уже есть ШКОЛА, огорожено место под парк, а чуть ниже его по той же улице - стоит, пусть деревянный, но ДВОРЕЦ пионеров.
Сейчас принято ругать то время. Называть режим людоедским. А на поверку получается, что строители Магадана думали прежде всего о детях. О своем будущем. В отличие от нынешних правителей.
За 20 с лишним лет перестройки и демократических реформ в городе не построено ни одной новой школы. Но уничтожена Первая.
Трумпе М.А.
Пришла хорошая новость. Аркадия Михайловича приняли в Союз Писателей:
15-й выпуск Первой школы г. Магадана (1951 г.)
Адрес страницы: http://neisri.narod.ru/academnet/1school/15-1951/arsh/index.htm
Дата последнего изменения:
